Дмитрий Соколов. Сказки и Сказкотерапия

Сказки и сказкотерапия

Соколов Дмитрий
Жанр: Психология

«В маленьком озере жил крокодил, очень красивый, приятный такой…Очень он там хорошо жил, кушал вкусно, на прогулки ходил, к знакомым в гости… Так прдолжалось много лет. А потом пруд высох — и крокодил исчез. Никто не знает, куда он делся».

Вот такие печальные и не только истории, а также ящеры, дети, Эрик Берн, братец Гримм, фиолетовый котенок, дедушка Фрейд, Милтон Эриксон, детский сад, блудный сын, метафоры, нейролингвистическое пргограммирование, желтый цыпленок, В.

Я Пропп, дети и мамы, волшебные помощники, Баба-Яга, сценарный анализ и многое другое в маленькой, но содержательной книге Дмитрия Соколова, терапевта по прфессии, сказочника по жизни.

Во втором издании известной книги не только ничего не исключено, но, напротив, добавлено много новых сказочных историй.

Для всех тех, в чьей жизни или работе не хватает сказки и волшебства.

Предисловие

Давайте сразу договоримся: сказки — это одно, сказкотерапия — другое. Те сказки, которые используются в реальной психотерапевтической работе, на бумагу, как правило, не ложатся, и чужому уху непонятны (невнятны). Литературные же сказки могут служить в терапии профилактикой, тренировкой, иллюстрацией, моделью, развитием контакта, но никак не основным средством.

Почему же они помещены в одну книгу? Во-первых, во имя древних попыток сблизить литературу и психологию — и не на уровне рассуждений — что стоило бы принять во внимание…, а в виде готовых продуктов. Во-вторых (и во-первых), автора давно интересует использование методов психотерапии в мирных целях.

Накоплено такое количество замечательных приемов работы с больными, что явно есть чем поживиться здоровым. Многие из напечатанных здесь сказок (как ни стыдно в этом признаваться) — сделаны на основе психологических теорий и при проигрывании психотерапевтических техник на себе самом.

Итак, книга содержит:

— сказки

— комментарии к ним

Часть 1. «Бедные дети»

Одному волку надоела волчья жизнь, и он посватался к лисе. К открытке хотел он приложить сердце и лапу, да сердце так и не решил, чье, и приложил только лапу. Лиса ему не отказала. «За счастие почту, любезный муженек, — писала она, — ваши песни и советы. С любовью к предстоящей свадьбе. Лиса».

Стал волк думать, что невесте на свадьбу подарить. Он перерыл всю нору и нашел старый железный сундучок. Стал сгрызать с него замок, но тот был мал, да крепок. Так и подарил волк лисе сундучок закрытым.

А лиса подарила ему зайца.

И стали они жить-поживать, зайца воспитывать.

Что знают лесные звери о воспитании? Им лишь бы дитя было сыто да не мешалось под ногами. «Как ваш сыночек?» — интересовались соседи. «Ох, милый да славный, — улыбалась лиса. — И знаете, такой честный».

Идея сказкотерапии в ее общенародном понимании примерно такова: терапевт, зрящий в ядро проблемы, сочиняет сказку, в которой предлагает и/или внушает метафорическое решение этой проблемы.

Я думаю, так почти не бывает.

Это представление во многом возникло из историй о Милтоне Эриксоне и книг его последователей и дешифровщиков. Схема не учитывает пары моментов. Эриксон — гений, и так никто работать не умеет.

Плюс книги о нем во многом стерилизованы, а его собственные статьи хорошо показывают, что метафоры были только очень малой — пусть и важной — частью огромной, долгой и многосторонней работы.

Их похожесть на основоположников и друг на друга меня отталкивает; мне кажется, что выученное сохраняется в том же виде только в одном случае: если человек с этим вживую не работал. То, что пропускаешь через собственную работу, как минимум видоизменяется.

Для меня сказка больше не снайперская винтовка, а оружие массового поражения.

Я думаю, что сказка может быть использована для того, чтобы предложить пациенту, особенно ребенку, способы решения конкретной проблемы. Но это только один из возможных путей ее использования. Вот как я обозначил бы другие пути:

Кап, кап… Кап… Синь да тень, ночь да день, то ли снег, то ли дождь, коли век обождешь — там узнаешь…

Целый день среди стен, думать лень, кушать лень… Лень вставать, лень лежать, лень глаза открывать… Лень-река разлилась…

Ах, и раздолье на Лень-реке! Вдаль уплываю на челноке! Ширь така! Глубь така! Хо-ро-ша Лень-река! Ох, хороша!

Я на лодке плыву, весла волочатся. Хочу рыбу поймать большущую, жду, пока сама в лодку заплывет. Ловить-то лень! Но, однако, не плывет рыбина. Я размышляю: чего ж она ждет, в лодку не плывет? Думаю: борт высок. Взял топор, в борту дырку прорубил. Вода потекла. Лодка моя ниже, ниже, ну и на дно приплыла. Рыбы кругом — море.

Ну не море, река. Только за хвосты хватай. Ну, мне хватать-то лень. Лежу и думаю: как мне рыбу-то наловить? Придумал. «Эй, — говорю, — рыбы! Как вам не лень плавать, плавниками да хвост ами шевелить?» Рыбы забулькали, задумались. «И верно, — говорят, — лень!» Перестали они хвостами шевелить, стали на дно опускаться.

И в лодку мою их нападало — целая гора. Тут я лежу, ленюсь, а кругом они лежат, ленятся, а иные-некоторые и на мне лениться пристроились: большие на пузе, мелкота в ладошках. «Ого, — думаю, — цельну лодку наловил, пора домой плыть». А как плыть: в лодке дыра, грести неохота? Придумал Лень-реку обмануть.

Не успел и выговорить, как Лень-река испугалась, возмутилась, и меня с лодкой ка-ак выплеснула! Не только на берег, а так наподдала, что до родного дома мы в минуту домчались!

Говоря о психологическом анализе сказок, я вовсе не утверждаю, что сказанное имеет отношение к их реальному происхождению.

Мне неважно, как возникли сказки; я просто думаю, что в любом случае — представляет ли они собою десакрализованные мифы, зашифрованные ритуалы, исторические хроники или младенческий бред — они производят какое-то психологическое действие на современного ребенка и взрослого.

Именно оно меня и интересует. Кроме того, я не представляю, как могла бы сказка так сохраниться и продолжать жить в культуре, буквально всем отличающейся от той культуры, где она первоначально возникла, если бы она не была наполнена каким-то важным психологическим содержанием.

У нас и у тех древних народов все разное — язык, государство, обычаи и т. д. — и трудно представить, что нас может объединять, если не устройство психики.

Одной из привлекательных для меня сторон психологии является отсутствие в ней главенствующей точки зрения. Каравай, каравай, кого любишь — выбирай. Нам тем более есть из чего, потому что сказки — слишком очевидная вещь, и почти ни одна серьезная психологическая школа не прошла мимо того, чтобы дать свой способ их анализа и понимания.

Один из самых простых подходов — поведенческий или бихевиоральный — велит относиться к сказкам как к описанию возможных форм поведения. Чисто прагматически сказки могут объяснять ребенку: Что будет, если… Сказочный посыл тут оказывается абсолютно реалистичным.

И так далее.

Трансактный анализ обращает основное внимание на ролевые взаимодействия в сказках. Иными словами, каждый персонаж может описывать реального отдельного человека, вернее — определенную роль, которую человек может играть или даже брать в основу своего жизненного сценария.

Эрик Берн прекрасно описал, как может вести себя в жизни Красная Шапочка или Спящая Красавица. Когда-то посмотрев таким образом на русские сказки, я подумал, что хитрая лиса, глупый волк и удачливый заяц могут быть описанием обычной семьи из мамы, папы и сына.

Это стало основой сказки про сундук.

Другой очень плодотворный подход рассматривает героев сказки как субличности, части «я» одного человека. Это в основном является точкой зрения юнгианской аналитической психологии.

Все, что происходит в сказке, можно представить как внутренний процесс, в котором, например, принц — сознание — ищет принцессу — аниму, женское начало — и в процесс вовлечены его собственная мудрость (лесной старичок-советчик), слепая агрессия (дракон) и так далее.

Фиолетовый котенок мыл лапы только в лунном свете.

— Ну что мне с ним делать? — кошка всплескивала лапами. — Ведь хороший, умный котенок, а тут — ну что ты будешь делать, хоть кол на голове теши — ни в какую. Только в лунном! Ну что ты будешь делать?

— Да что с ним цацкаться? — рычал кабан. — Макнуть его головой в солнечный ушат или просто в речку! Ишь ты — все котята как котята, а этому лунный свет подавай!

— Он просто глупый, — каркала ворона. — Голова маленькая, мозгов немного. Вырастет — его из солнечного света не вытащишь!

Фиолетовый котенок мыл лапы только в лунном свете.

Источник: //litra.pro/skazki-i-skazkoterapiya/sokolov-dmitrij

Дмитрий Соколов: Сказкотерапия – это способ говорить с ребенком на любимом им языке

Смотреть фоторепортаж Сергея Куксина

Волшебные истории не только развлекают, но и учат и лечат.

Дмитрий Соколов – доктор психологических наук и сказочник.

Много лет назад он, начинающий психотерапевт, впервые увидел, как люди в его кабинете реагируют на сказки и успокаиваются, слыша от него знакомые волшебные истории.

С тех пор Дмитрий пишет сказки, о сказках и лечении ими (его книга “Сказки и сказкотерапия” выдержала уже пять изданий), ведет по всему миру школы сказкотерапии для детей и взрослых, занимается семейной психотерапией.

А ну-ка сочини!

Российская газета: Перед встречей задумался о том, что я помню про сказки. И в голову сразу пришло: “Старуха, испеки колобок…”

Дмитрий Соколов: Ну что, замечательная поучительная сказка для малыша, один из центральных для него вопросов – как далеко можно отойти от мамы. На три шага можно, а на четвертом тебя съедят, все просто. Но я начинаю с того, что прошу человека сочинить сказку.

РГ: А если он никогда ничего не сочинял?

Соколов: Сказку сочинят все! Все мы когда-то слушали сказки и от людей я слышу истории с традиционными сюжетами, которые они дополняют тем, что их волнует. В том, какую сказку мы рассказываем, очень много информации о наших переживаниях.

РГ: Например.

Соколов: Ребенок пережил аварию, испугался, не может засыпать один, всего боится. Он сочиняет мне сказку про катастрофу – как, скажем, дракон проглотил всех – и на этом точка.

Дальше ему страшно, сказка остается без окончания. Или мне рассказывают: жила-была девочка, носила красную шапочку, и мама послала ее отнести пирожки.

Она понесла пирожки, принесла бабушке, та сказала ей спасибо, и она вернулась. Но разве это сказка о Красной Шапочке?

РГ: Без волка? Конечно, нет.

Соколов: А волк там есть, просто ребенок не хочет о нем говорить, ему хочется побыстрее сказку закончить. Пропущенный кусок – это и есть его страх. Чтобы этот страх понять и вылечить, сказку нужно продолжить.

Но если человеку в середине страшно, я волка сам введу и мы с ним эту сказку вместе продолжим, потому что волка, то есть страх неожиданной встречи, надо пройти, преодолеть.

Часто я рассказываю ребенку свою сказку на основе его истории.

РГ: И ему уже не страшно?

Соколов: Сказка хороша тем, что в ней нет границ реальности, я могу дополнять ее, чем хочу, и малыш будет наблюдать за этим совершенно спокойно. Это ведь

Красная Шапочка, а не он! Она может просто пройти мимо волка, может поговорить, но не показать ему дом бабушки, может отправить его к белке. Серый идет туда, а девочка продолжает путь. Мы ищем вариант, который ребенку нравится и который он захочет взять. Чтобы потом вынести его в жизнь и уже не бояться.

Мышки и репки

РГ: Получается, сказкотерапия – это способ говорить с ребенком…

Соколов: …на понятном, близком ему, любимом им языке! Я помогаю человеку понимать его проблемы и его же руками с ними справляться.

Вот в сказке одного жадноватого мальчика живет зверек, ест печеньки и сладости, ни с кем не делится, и все у него в жизни чудесно. Но мы эту историю продолжаем – и выруливаем на то, что с ним никто не дружит. Мальчику это не нравится, и мы пытаемся сказку иначе сочинить, чтоб зверек не остался один.

РГ: И этого бывает достаточно, чтобы малыш что-то понял?

Соколов: Иногда достаточно, детская психика очень пластичная. Когда мы разыгрывали в одной детской группе мою сказку “Дед, внучка и боюськи” – меня поразила скорость, с какой дети свои страхи побеждали! 5 минут назад он глаза поднять боялся – а сейчас “продал” свою “боюську” и даже походка у него изменилась! Я понять не мог – придумал он свой страх, что ли?

РГ: А у вас что, под каждую проблему есть своя сказка?

Соколов: У меня – нет, но в сборнике сказок “Антикапризин”, где я участвую, мы собрали сказки про страх темноты, про врулей, нерях и сладкоежек, составленные на основе психологических методик. А самая испытанная методика – народные сказки, они дают четкие модели, как разбираться с предательством, одиночеством и страхом.

РГ: А зачем вы разыгрываете сказки? Ожившие персонажи более зримы?

Соколов: Без розыгрыша истории в лицах не обойтись. Каждый ребенок выбирает свою роль и, как правило, тот, кто, скажем, играет в “Репке” мышку, считает себя по жизни лишним. А сыграет и покайфует, что от него все зависит, что он нужен.

А “репка” – это будет самый упертый, из которого ни чувства, ни слова не вытащишь – так его тянут-потянут, сдвинься, откройся! Когда мы это разыгрываем, все получается совершенно вживую – тебя держат, ты дрожишь, волнуешься, думаешь, как бы не подвести.

…да в ней намек

РГ: Вы ведь и со взрослыми “проигрываете” их истории?

Соколов: Ко мне приходит немало тридцатилетних, которые хотят стать взрослыми, и у них не получается, другие хотят занять определенное место в обществе, третьи – выйти замуж или жениться, родить детей, то есть они хотят сделать взрослые шаги, и у них не получается. И им надо так же пережить катарсис, искупаться в трех котлах. Взрослея, мы должны пройти через то, что не хочется.

РГ: А там и сказка сбудется.

Соколов: Я уже давно увидел, что в своих сказках мы не просто оцениваем свою жизнь. Пациенты сочиняют сказки, проходят годы, мы встречаемся, и я понимаю, что они сочинили свое будущее.

Например, одна женщина, вполне счастливо жившая с мужем, рассказывала сказку, в которой бабочка разговаривала с муравьем, они поссорились.

И потом она с мужем разошлась именно так, как рассказала в сказке, по тому же сюжету!

РГ: Со взрослыми вам, наверное, сложнее, чем с детьми.

Соколов: Они живут в очень “серьезном” мире, и в нем есть свой, взрослый язык, с помощью которого люди друг от друга что-то скрывают, юлят, соблюдают политес. И вот он мне сочиняет сказку, что, вот, жил-был лягушонок. – А где он жил? – Не знаю, нигде.

– Да нет, он где-то жил, на поляне или в болоте. И появляется набор образов, что-то проясняющий, рассказ о лягушонке оказывается сюжетом “Спящей красавицы”, только с другими героями! А мы знаем судьбу Спящей красавицы и как ей можно помочь.

Я потому прошу людей не излагать мне свои мысли и философию – дайте сказку, так я вас лучше пойму.

Сказка Дмитрия Соколова

Хороша у деда внучка, да всего боится. “Боюсь я, дед, на огород ходить: там червяки в земле ковыряются!” Лазает дед по огороду, от землицы борода чернеет. “Боюсь я, милый, коров: у них хвост да рога мотаются”. Дед и коров доит, молоком ввечеру белеет.

“Ох, и огня, дед, и огня! Печка – она искрами плюется!” Вот и ужин дед кашеварит, бороду задумчиво кочергой очесывает. От такого от хозяйства добра не жди; не успевал дед всего сделать. Корову продал, лошадь продал, и от огорчения сам слег. Заболел.

Ну, внучка попробовала поплакать и тихо, и в голос, да все не в помощь.

Решила она тогда в город на базар сходить, купить лекарств и еды. Денег у нее, правда, не было, но она решила: “Продам чего-нибудь”. И вот, хоть и было ей страшно, на базар далекий она с утречка и отправилась. Деда она все же любила!

На базаре – толчея, гомон; она стала в сторонке, чистый плат расстелила. А что же дальше? Подходит народ: на сем месте что продается? Мнется бедная внучка, не знает, что и сказать.

Тянет кого-то за рукав: “Дядь, а что продавать здесь можно, чтоб подороже?” Он спрашивает: “А что у тебя есть?” – “Да ничего нет”. “А что умеешь делать?” Тут она заплакала: “Да ничего не умею, я всего боюсь!” “Хм, – говорит дядька, – так ты боюськи и продавай”. “А возьмут?” – не верит дивчина.

“А ты попробуй”. И вдруг как закричал дядька: “Эй, народ! Товар исключительного назначения! Подходи за боюськами!”

“А вот бегают твои куры далеко от дома?” – спрашивает посредник. “Ох, бегают, проклятые!” “А ты купи для них боюську дальнего пространства. Есть у нас такая?” – спрашивает у девчонки. “Еще как, – говорит она.

– Вам на целый птичий двор?”

Вот торговля завертелась не на шутку! Купили боязнь огорода для гусей и коз, купили боюськи темноты для крыс и тараканов, ну все раскупили на корню! Один оригинал купил боязнь рек и моря, чтобы палить в облака и тучки: хотел, чтобы они проливались только над сухой землей. И только для малых ребятишек ни одной боюськи не продали, ни мамкам, ни нянькам. Вот как! На вырученные деньги купила внучка лекарства и еду, а для дядьки, который ей помог, праздничную рубашку.

Целый день провела на базаре. Только к вечеру вернулась домой. Там дед ее встретил, своим глазам не поверил. И потекла их жизнь весело и бойко, и работали они теперь вместе, и на ярмарку вместе ездили.

Я собрал свои боюськи недавно. Старые они были, поломанные и запачканные. Кто такие возьмет? Эх, молодость! Плюнул, выбросил мешок с боюськами за крыльцо. Кто интересуется – подходи, выбирай. Только чур – не для малых ребятишек!

Источник: //rg.ru/2012/01/19/skazka.html